Игорь Гром хороший полицейский.
Как человек... ну, с ним тяжело.

Игорь знает, что хороший полицейский и, пожалуй, нет ничего, что имело бы для него больше значения: единственные отношения в его жизни — работа; ей он отдаётся полностью, даже с излишком. Его не волнует, как его воспринимает общество, с социализацией у Грома есть некоторые проблемы, ну — и что? Он выполняет свою работу. Выполняет за десятерых. Разве не это главное?

Гром — абсолютная несуразность, если вопрос касается дел простых, житейских: его быт — необходимый минимум, который не включает в себя обязательную установку двери в уборную и ванная на кухне, как издержки, не мешающие существовать в целом; в холодильник к нему лучше не заглядывать — можно поймать приступ безысходности. Столь же не очень у него дела, когда вопрос касается выражения эмоций — он попросту не умеет этого делать; в его мире всё просто и лишних сантиментов это просто не включает в себя, как лишней рефлексии тоже. Он предпочтёт действовать, в первую очередь, и действует нередко быстрее, чем думает — аналитический склад ума и образованность нисколько не спасают ситуацию: Гром видит цель и не видит препятствий; могут возникнуть какие-то проблемы? Ну, решит, когда возникнут, а сейчас некогда тормозить.

Игорь Гром прост в своём видении мира и стремлении навести порядки, но от этой же простоты могут возникнуть сложности в попытках взаимодействовать с миром. Он отнюдь не наивен и не глуп: взрослеть пришлось рано, а тяга к «справедливости» в нём категорична, въелась под кожу — намертво.

Игорь знает: справедливость — не то, что даётся просто; она не безусловна и в чём-то даже утопична. Знает, правосудие порой — порочный круг, у Фемиды завязаны глаза, но чаша весов кренится не по сути, а волей суда, коррумпированного, как и многое другое в мире. Он отправляет преступника в стены здания, где каждому должно воздасться по поступкам, и он же наблюдает, как того отпускают, только лишь чтобы снова повторить этот цикл. Игорь гоняется за ними, как гончая псина, зная, что итог не обязательно будет удовлетворительным, и будет делать это до тех пор, пока не загонит в угол, не добьётся своего. Пока справедливость — не восторжествует.

Игорь знает: беззаконие там, где гомон шумных улиц стихает, за закрытыми дверьми, за безмолвием отчаявшихся, загнанных. Он видит это каждый день. Мужей, избивающих своих жён и детей. Тех, кто за всё привык откупаться деньгами. Удовлетворяющих себя убийством — то даёт им чувство власти, значимости. Подобное дерьмо, оно поперёк горла давно. На него невозможно закрывать глаза и оно же стирает всякий намёк на наивное, свя́тое восприятие. Безгрешность полный бред, но нет ничего отвратительнее тех, кто стирает всякие грани, уверовавшись во вседозволенность и возможность избежать наказания.

Игорь перебил бы их всех.
И сдержанность далеко не всегда его сильная сторона: он не сдерживается, когда впечатывает очередного ублюдка в стену и не держит язык за зубами, прекрасно зная — спровоцирует, будет драка. Пусть будет — он ответит, укажет на место, зачитать права, арестовывая, не забудет. Но нет никаких прав у отбросов, их место одно: за решёткой исправительного учреждения.

Игорь знает — мир болен, но разве повод это сдаваться? Его собственный стержень — кремень, крепче. Но хаос порождает лишь ещё большей хаос, миру необходим порядок и необходимы законы. Он бы соврал, если бы сказал, что никогда не хотел выпустить пулю прямо в голову, чтобы наверняка, чтобы не услышать в новостях позже: преступление повторилось. Но, сделай он это — чем отличаться будет сам?

Но единожды что-то ломается и в нём. Внутренний стержень расходится трещинами, уверенность в правильности решений — проточной водой в ладонях, ускользает, оставляя после себя лишь пустое, залитое кровью, болезненными образами.

Он всегда считал, что результат оправдает всё: неважно, через что придётся пройти, и неважно, сколько раз придётся повторить одно и тоже, важно — преступления прекратятся. И он ошибался. В тот раз результат — отнятыми жизнями. Жизнями, которые он, Игорь, не смог спасти. Каждый его неверный ход — отнятое будущее, оборванное дыхание, замершее сердце намертво. Разве можно с этим смириться? Разве можно принять? Он думал, что справится. Если не позволять себе думать и если не прекращать движение, если просто идти дальше, то время сотрёт шрамы, а память не будет обращаться кошмарами, отнимая сон и равновесие расшатывая. Но приводит он себя, в конце концов, лишь в больницу Снежневского; на нём клеймо убийцы, того, кто не справился с травмой.

Время не стирает шрамы, не торжествует справедливость, но он — в порядке. Заблуждение не идёт за ним по пятам больше, имя его снова чисто, и он — возвращается на службу.