— Луис, — жарко дышит в трубку Мелани, — Луис, ты же придёшь? Луис?
В его одеяльном коконе Мелани с её острыми ключицами, выпирающими рёбрами, маленькой, всегда усыпанной глиттером грудью желанный гость, но вся, целиком, а не только её смазанный алкоголем голос.
— Луис?
Луис спит в коконе из одеял, платков и пледов, на его кровати текстильный Монблан и он обитает в его основании, там где нечем дышать и от тепла на коже выступает испарина. Его тело тоскует по Мадриду по сорокоградусной жаре, по беспощадно голубому небу.
— Луис!
— Я приду.
— М...не один?
— К прекрасной подружке с прекрасными подружками.
Он жмёт отбой и еще несколько минут лежит в горячей темноте, вспоминая кто он и кто Мелани. К её образу цепляются новые и новые кусочки бытия, клуб, концерт, компания белых сорвиголов понятия не имеющих о том, что такое настоящий разгул, но зато с деньгами. Вчерашние школьники поменявшие сигарету за школой на марочку в сортире и очень гордящиеся своей смелостью.
Луис их не осуждает, по-своему они ему даже симпатичны, но их мир — иллюзорная картинка в кинотеатре, мешанина из сериалов и рекламных проспектов. Его мир состоит из плоти и крови, в нем соль, ранние роды, корица, взрывная испанская речь, перебор гитары, гвоздика блестящие лезвия ножей, ночные пропажи и утренние сюрпризы, аккуратно отвешенные граммы, Габанна, купленная с рук пахнет терпкой кожей с примесью кардамона.
Он — Венера из пены — являет миру себя и мир внемлет. Плакаты на стенах, трюмо, ворох тряпок, марочных и безымянных, его кальян, его ноутбук, его пол, его пепельница, его шляпы, перчатки, каблуки, его ножи, его краски, его баллончики с перцем, его коробки, его холщовые куклы, его обереги, его пентаграммы, его статуэтка Марии, его книги, его сумки, рюкзаки, покрывала, его маски, его перья, его верёвки, его крюки, его развешанные под потолком пучки трав, его тальк, его йодистая соль, его кольца, серьги и цепи, его смазка, его презервативы, его маленькие игрушки и его большие секреты, каждая трещина на деревянном полу — всё его и всё замирает, когда он выныривает из текстильного моря.
Так он чувствует.
Поместье Кармона равно этой комнате, но он носит его с собой так же легко, как Мелани клатч, палёную Баленсиагу, с той же небрежностью. Он долго просыпается сегодня, потому что вчера убежал от снов с помощью двух зелёных таблеток. Раз в неделю он не видит снов, химически принуждает мозг ограничиться стенками черепа и не рисовать иллюзорные миры. Дверь распахнута, символически вход в комнату преграждают плотные ряды бус, мерно постукивающие друг о друга, когда их касается сквозняк, рябиновая ветка прибитая к косяку, дорожка соли под плинтусом. От живых его поместье охраняет его же воля, от мёртвых всё вышеперечисленное.
— Querido, — кричит с кухни Франческа, — ты будешь завтракать?
Чёрт ее знает, как она понимает, что он проснулся, чёрт её знает, откуда у неё все сплетни города, о, чёрт её несомненно знает, смуглую, востроносую, гладкую как полированное дерево, с телом твёрдым как камень, закалённым тяжелой работой и быстрым, злым языком. Луис высовывает голову за порог, кричит в ответ, что нет, не будет, может только чашку кофе.
Крик — естественный вид общения, в этой извилистой бетонной кишке, которую приезжие испанцы, цыгане, африканцы и румыны сделали своим домом. Здесь все решается криком, криком чувствуется любовь, криком встречают смерть. Луис собирается неспеша, ерошит кудри, подводит глаза, перебирает одежду, рассчитывает сколько и чего он возьмёт с собой.
— У нас было…— он смотрит в ящик трюмо и катает на языке бессмертное вступление к «Страху и ненависти», — у нас было два пакетика травы, семьдесят пять ампул мескалина, 5 пакетиков диэтиламида лизергиновой кислоты или ЛСД, солонка, наполовину…
Он берёт с собой немного грибов, немного марок, немного травы и пару таблеток из тех, что Мелани он не даст, но возможно засунет под язык, если станет скучно.
Пиджак, полосатые брюки, чокер, черное над и под глазами, голая грудь, белые кроссовки, ремешок сумки на запястье, сигарета в зубах — таким его в это утро видит Франческа, таким же, только с чашкой кофе, он выходит на улицу, поздоровавшись с десяток раз пока идёт по коридору. Он курит на крыльце, оставляет чашку на периле веранды, утром она снова будет на кухне — магия дружного общежития. Его чашка окажется сухая и в мойке, а ребёнок Франчески перестанет видеть кошмары по ночам.
Луис знает, что у всего есть своя цена: не гнушается просить, не гнушается требовать оплату.
В клубе полутемно, влажно: плохая вентиляция, взбудораженные люди часто дышат, бас-гитары поднимают содержание воды в воздухе на пару процентов, потому что девчонки текут от басистов. Мелани он находит в углу, на диванчике, но её обрамление его разочаровывает: зубодробительно скучные качки — 2 штуки, серая мышка подружка — 1 штука. Нет ни диковатой хакерши, ни сумасшедшего любителя Верлена, ни с перебором юного и такого же злобного хасида, которого Луис почему-то любит. Он цепляет марку на язык, целует Мелани, передавая пропитанный лизергином бумажный прямоугольник и без церемоний отваливается от тусовки. Рядом колонка, слишком громко чтобы говорить.
— Дай мне лонг, Джеки Коллинз, — он знает бармена с пару лет и ему не надоедает играть в одну и ту же игру.
— Две текилы, Вирджиния Вульф!
— Мартини, Джейн Остин!
У Бармена голубые водянистые глаза и Луису они напоминают портреты викторианской эпохи, на лице у него то же предчувствие чахоточной смерти. Хотя в этом веке больше умирают от спида.
Бармен отшучивается в тон:
— Ба! Да это же сам Чак Паланик. Вас никогда не спрашивали…
— Знаю ли я Тайлера Дёрдена?
— Есть ли тебе 21.
За баром почти никого нет, все толпятся у сцены, там клубится живое отблескивающее металлом море, которым управляет жилистый блондин с микрофоном. Поднимает руку — прилив, опускает — отлив. Жаркое, душное, терпкое единение душ под властью музыки. Обычно Луис не против растворить индивидуальность в общем коктейле, но сегодня его не тянет в коллективные переживания.
Мужчина слева оборачивается к своему стакану и Луис чувствует смутный толчок узнавания, недостаточно ясного, но несомненного.
Копается в памяти с минуту. Наклоняется:
— Я помню твоё лицо. Ты знаменитость или типа того?
